Рисую
Ночь крадётся в старый дом,
Как бродяга-тать.
Позабуду обо всём:
Буду рисовать!
Сквозь портьеру заползла
Скрюченная мгла,
Астры, фотки со стола
В лапу загребла.
Мой взъерошенный диван,
Тонконогий стул
В тесный воровской карман
Ловко умыкнув,
Все оттенки, все цвета
Мраком затворив…
Пусть погаснут краски дня,
Мой рисунок — жив!
На бумаге рыжий круг.
Джунгли. Белый зной.
Из набора закорюк
Вырос лес живой!
Кто-то бродит по углам…
Дух? Сквозняк? Мираж?
Ночь… Тебе не по зубам
Жаркий мой пейзаж!
Кошка
Задорная, гибкая, вёрткая, злая —
брожу. По пути собираю глазами
ночные цветы-фонари:
их еще засветло мне подарил
индиговый поднебесный луг.
А вокруг:
канавы, колодцы, подвалы
— и пусть их!..
В глазах моих
— тени египетских пустынь.
Глаза мои
— угольной тьмою очерчены,
как двух полумесяцев жёлтые свечи.
Блаженство запечное храбро отринув,
до кончиков коготков я — богиня.
Богиня бродячих, живучих, поджарых,
охотница на ночные кошмары.
Которые так усердно баюкает
мой младший брат —
чудак-человек.
* * *
Я сама по себе брожу —
По карнизам. То вверх, то вниз.
Не бери меня в дом, прошу:
Поводок обращаю в хлыст!
Я умею ластиться так,
Что поёт и жалится шерсть.
А в ночи я — лишь пара глаз.
То ли нет меня? То ли есть…
Счастье жжёт, где не чуешь. Глянь-ка,
Сколько с неба падает звёзд!
Хочешь? Змейку-удачу лапкой
Ухвачу за вертлявый хвост!
Золотая участь
Небо каплет, небо стынет.
Тополь у дороги
Замер, листья золотые
Уронив под ноги.
Смотрит, старый, на восход,
В дождь, на птичьи стаи.
И не плачет, что вот-вот
Золото растает.
Вихрь, как пёс, бежит бегом
Вслед его монеткам…
Зябко, звонко и легко
В оголённых ветках.
Тополь видит всей душой
Солнечные страны!
А ноябрь несёт с собой
Белые бураны,
А на чёрный день зимы
Ни гроша не светит…
Может, попросить взаймы?..
Подзаборник-ветер,
Тот, что битый день снуёт
В переулках где-то,
Изловчится да вернёт
Парочку монеток?
Тучи хмурые, как ртуть,
Непогода стонет.
Чтоб согреться хоть чуть-чуть,
Поклониться стоит!
Тополь к птичьим голосам
Вытянулся кроной…
Вряд ли он бродягу-пса
Одарит поклоном.
Вряд ли оторвёт свой взгляд,
От туманной выси:
Душу не озолотят
Вянущие листья!
Снежный дух, тяжёл и чист,
Переполнил тучи…
Вслед летящим погрустить —
Золотая участь!
Ломаными знаками
Морось над гнездовьями.
Осень, день один.
Головы бедовые
Алых георгин
Треплет ветер северный
В сумерках аллей.
Счастье — птица серая.
Удержать сумей!
Бродят тучи сонные —
Водяная кровь.
На душе весёлые
Сказки про любовь.
Дух грибной да ягодный
Рыж да тёмно-рус.
Я с тобой назавтра же,
Может, разведусь…
Завтра в стылом омуте
Ускользну с ума.
Завтра мое золото
Украдёт зима…
Не болею завтрашним!
Мы с тобой живём
Ветренно-безбашенным,
Непрощёным днем,
Ломаными знаками,
Смысл которых скрыт…
В ночь за дикой птахою
Нежность улетит.
Верность
Над головою — листопад
И запах снега.
Горячей кровью переполненный закат,
Там — сердце неба.
Вступает осень на порог,
И внемлет ухо —
Листва касается дорог
Нежнее пуха.
Прожилки синих, серых туч
Сквозь алый вечер...
К руке рука — свеченье душ,
Вдвоем — навечно.
Багряная печаль небес
Уходит, словно
Пролившись золотом в листву
Осенних кленов.
Земля глотает синь ветров
С вечерней кровью.
Забудь про горький дух костров,
И я не вспомню.
В обломанные стебли
снег вметает сон.
Кто их разбудит?
Две воли, два молчанья, в унисон —
Соцветье судеб.
Куда ушли осенние цветы?
Земля не слышит.
Как белые, огромные киты,
Вздыхают крыши.
Отрешенное
Все, что коплю за душою — отдам.
Жить надо легче, проще.
А снег проходит по городам
на цыпочках, как танцовщик.
В белых пуантах, танцовщик-снег,
светлый, холодный, легкий.
Он вовсе даже не человек.
Он — перелётный
Ангел. Бессмертная синяя кровь,
тонкие пальцы,
чёрные пряди. Быть может, он
мне разрешит остаться
с ним?.. С гулкой пропастью наедине.
С городом одураченно-синим.
Даже бессонница будет по силам
снежно-хранимой
неплачущей
мне.
В такт
Ночь.
И всё, как всегда.
Ночью всё, как всегда.
На земле — как в дупле.
Непробудно. Тихо.
Одни лишь часы на дубовом столе
снуют, как всегда,
спешат, как всегда,
и не забывают тикать:
в такт подступающим холодам,
в такт обомлевшей природе…
Так тихо бывает только когда
ум налегке, и рот на замке,
а сердце
— на взводе.
После
Жизнь — ярче радуги, пуще огня!
Птицы, деревья, малые дети
Будут рождаться на Божьей планете
После меня, после меня.
Смерть? Горемычно-костлявая правда,
Плата за то, что качала земля…
Будет расти и взрослеть моё чадо
После меня, после меня.
Будет, меж суетных крыл воронья,
Рыжее солнце светить, облегчая
Землю сырую своими лучами —
После меня, после меня.
Грусти ночной подноготная сажа,
Чёрным по белому рубищу дня —
Строчки мои мою душу расскажут
После меня, после меня.
Там и здесь
Там – звезды-младенцы
Нежнее, чем воск.
Там слово – не грош,
Не игрушка, а Бог.
А здесь – мир теснится,
Безбожно спеша…
И в теле несытом
Казнится душа.
Ведьма
В час, когда небо, как лисья кровь,
Я зажигаю огни в каминах.
Я — королева полночных костров,
Я — королева духов полынных.
Серые будни — туман да болото,
Зрячий обходит за тысячу вёрст!
Евины дочки в долгах и заботах,
Им не до песен и не до звёзд.
Женщина… вечно дрожит за кого-то…
Славная, кроткая, нежная мать!
Может быть, вовсе не женского роду-
Племени я? Да почто разбирать!
Я не подруга. Не мать. Не хозяйка.
Клятвы мурлыча себе под нос,
Вчитываясь в подноготные знаки,
Линии судеб вижу насквозь.
Я — королева белого танца,
Блудных котят самых чёрных пород.
Песни мои с кем-то будут сбываться
Тысячу вёсен тому вперёд.
Конец
Жизнь? Просто ниточка.
Порвётся там, где тонко.
Чем мир окончится?
Слезинкою ребёнка.
Солёной каплей, что погасит солнце.
В горбатый узел горизонт свернётся,
А семечко-полынь заговорит под сердцем.
Из фоток неродившихся младенцев
Бог выстроит приют с кирпичною оградой,
Для тех, чьи руки пахнут трупным ядом.
Как конфетти, оранжевые зори
Осыплются на чёрный лоб Земли.
Леса и долы обратятся в золы,
А горы двинутся, как в море корабли…
А мертвая душа?
Бесчувственна.
До боли.
Второе дыхание
Закаты. Рассветы. Кресты на стихах.
Бумажные горы в казённых домах.
Пустой обязаловки — полон карман.
А годы-пролётки несутся в туман
(Куда? В никудыкины степи).
Зима на носу. В небесах — ни души.
В таком помраченье стихов не пиши.
Уныло, серо, безголосо, нескладно…
Вот только однажды приснилось: куда-то
Иду. Ветер в поле. Пустырь в голове.
Вдруг — месяц, подковкой, забрезжил в траве!
Пытаюсь дотронуться и… в тот же миг
Малютка-Пегас предо мною возник!
(Пегас? То ли зверь, то ли птица…)
И — голос: "Надейся! Находка случится!
В тот час, когда песен в душе ни на грош,
И в "завтра" не веришь, и чуда не ждёшь,
В глухих лабиринтах проблем непролазных,
Детёныш — живой, озорной, кареглазый…
Как Феникс из пепла, родится он снова
Из найденной на дороге подковы".
Кофейное
Я обожаю кофей по утрам —
Густой чудотворительный бальзам.
Его учуяв, семенит в пампасы
Моих девятых снов гиппопотам.
….
Отступит ночь. И я уже не там,
Где звёзды притаились по углам
Живой и грустной комнаты моей.
Душа моя не дышит в спину снам.
….
Час-пик долбит по бедным головам,
Корпит народ по офисным углам,
А за моим плечом нет-нет да улыбнётся
Приятель, синий зверь, гиппопотам.
* * *
По стёклам — иней, будто куст полынный.
Развалины вещей в лукавом беспорядке,
По-будничному зримо и весомо.
Узоры на стекле застыли,
Как вопросительные знаки,
В расширенных зрачках заснеженного дома.
А на душе зимы — просторно и бело.
А спальня — цвета охры и кармина…
От яркого дыхания камина
Устало морщится
оконное стекло.
* * *
Белою кошкой
Пурга ныряет
В гулкие глотки
Скрипучих подъездов.
Скачет, всю ночь напролёт гоняясь
По подворотням за чёрною мышью.
Наважденье
Зимний день — как больной-одержимый
После долгой и нудной отчитки…
Сквозь туман проползают машины —
Хладнокровные монстры-улитки.
Лишь вчера только белая вьюга
Билась бешеным шершнем у двери.
А сегодня? Пустынно и глухо.
Саблезубые иглы ощерил
Иней-морок. На узком окошке
Отпечатал алмазные грани.
А доверчивый листик герани
Льнёт к стеклу бархатистой ладошкой.
Ждёт, малыш, ясноглазого мая
В декабре… Сквозь ледовую толщу
По дороге мечты сноблуждая —
На догадку, на память, на ощупь.
Смог морозный дохнёт и остудит
Этот сон… И предчувствие это…
Моё сердца, как горсть незабудок,
Замирает… До нового лета...
Ледяная картинка
В расхристанное рубище одета,
Замызганная, ржавая газета,
Косматой кипой, ведьмой колченогой
Неловко скачет по пустой дороге.
А кто-то там, на узеньком карнизе,
Прозрачный, остроглазый, белобрысый,
Лиловыми зрачками улыбаясь,
Играет на оледенелой дудке.
А может, это просто ветер дует?
А может, ходит снег, земли едва касаясь?
Близ тощей колокольни — ни души.
Ассоль
Ничто тебя не предвещало
У горемычного причала!
А я на берегу торчала —
Судьбе назло.
Твой парус вовсе не был алым…
Но я судьбу не поверяла
По старой сказке. Загадала —
И повезло!
Ты морем был слегка потрёпан.
Твой парус — там и сям подштопан.
Твой взор буравил, будто штопор,
Морской туман.
Я тоже, вроде, не принцесса:
Хрома и близорука. Бесы
В уме. Да ломаное песо
Томит карман.
Посудина твоя прибьётся
К родным пенатам, где придётся.
Твой взгляд, мой кэп, да не коснётся
Портовых дам!
А я последнюю монетку,
Заветную блестяшку эту,
Всю, по гадалкину совету —
Тебе отдам!
* * *
Я пишу про детей,
Что играют под солнцем.
А под вечер – про небо,
Что играет с огнем.
А Седая-С-Клюкой
Как-нибудь перебьется
Без поэзии! Ввек бы
Не видать мне ее.
Подарю пару слов —
И нахальная бабка
Вмиг запомнит лицо,
Вмиг коснется руки!
В зябком омуте снов
Заблестят ее знаки.
Равнодушным свинцом
Наливая стихи.
Даже если со мной,
Как с подругою старой,
Поздоровается
И под кров мой войдёт,
Отвернусь, не приветствуя,
И не касаясь
Взором взора её,
Вздохом ритма её.
Зимней вечности злей,
Рыщет ведьма хромая.
Холод веет с лица,
Голос вьюгой воёт…
Я спешу по земле,
Оступаясь и каясь,
И живая вода
Кормит сердце моё.
* * *
Нити вербные,
Птичий гам да грай.
Роща белая
Дышит радугой
Солнца спелого,
Солнца сильного.
Пой да пей его
С неба синего!
Юный месяц март —
В лентах шёлковых…
Яр его наряд!
Свят. Не клят, не мят
Вьюжным коконом.
Бьется сердце — так,
Словно колесо
Солнечной повозки
Через лесок
Катит весело,
Спицами блестит!
Голубеет лес
Сквозь синичий свист.
* * *
— Ну вот, пора и отдохнуть, —
Сказал усталый ветер. —
Толкал я тучи в долгий путь
И клёнам пел весь вечер.
И лапы мельничьи кружил,
И где я только не был!
…Он крылья серые сложил
И рухнул… Прямо в небо.
Чем были мы?
Меж лун, что игл злей,
Душа моя щемит.
Мы ходим-бродим по земле —
Такие настоящие!
Но вдруг — навстречу ночь,
Ветрами взвыв…
И телу больше жить ни в мочь.
Раздастся взрыв,
Беззвучный, безобразный взрыв.
И все, чем были мы,
Впитают хоботки дурман-травы
И шорохи листвы.
* * *
Май… Надежды на распашку!
Я хочу, чтоб сохранились
Навсегда стада барашков,
Что по небу ветру снились.
Чтоб зеленые прожилки
Кленов колдовали вечно,
Чтоб хрустально-тихо жили
Детства тоненькие свечи.
Чтоб земля вернула людям
Все, что съела, без утайки.
Чтоб хранил меня от вьюги
Носик плюшевого зайки.
Я хочу… Хотеть не вредно.
Но, как зори, гаснут люди,
Беспробудно, безрассветно —
В тех краях, где все мы будем.
Вагонное
Подрагивая, громыхая по рельсам,
Поезд летел на запад. А следом —
Косматые, сухопарые сосны
Подпрыгивая, пробегали мимо.
Пробовали заглянуть в окошки.
Да ничего у них не получалось.
И за головы хватались деревья,
Вздыхали птичьими голосами:
Ах, люди, люди! Куда спешите?
А люди, сгорбившись за столами,
Беспечно пролистывали газеты,
Шутили, смеялись, грызли в семечки.
И наблюдали, как улетают
Сосны и ели за горизонт.
Поезд, времядробительной дрожью
Ритм задавая утробе вагонной,
Знал: на вечное неузнаванье
Существа параллельных вибраций
Обречены, ибо не совпадают
Ритмы живущих-в-разные-стороны.
* * *
Кто придумал, будто жизнь есть путь?
Тьма людей барахтается в жизни,
Как в густой, непроворотной жиже.
Лишь бы уцелеть, каким-нибудь
Чудом. Лишь бы выручательную нить
Подобрать. Туманом обогреться,
Да в бреду в беду не обронить
Зябкое, едва живое сердце.
ИМПЕРАТРИЦА
(ПАМЯТИ ЦАРСТВЕННЫХ СТРАСТОТЕРПЦЕВ)
Как ладанку, печаль неси.
Я буду за тебя молиться.
Я… Нищей Разгуляй-Руси
Последняя императрица.
Как на пожар, колокола
Сзывают, каркая от боли.
Какая глушь, какая мгла,
Бездомная Христова доля!
Иконы плачут по углам…
Хранит Господь — пока мы живы.
А вечер клоунский колпак,
Напялил, вор, на лоб плешивый.
Колпак… с багряною звездой
Во лбу… Горит звезда лихая!
О том ли бэби наш больной
Пророчил, кровью истекая?
Наш час пробьет. Сквозь тьму и гарь,
Перекрестясь, расправив плечи,
Последних дней последний царь
Шагнет своей судьбе навстречу.
А мы — за ним. Мы все — за ним…
На нары, на штыки, на пули.
Да будет путь. И дом сутулый,
И все заполонивший дым.
И погребенья не дадут…
И кости на болоте канут…
Ах, бедный, добрый русский люд,
Как ты погибельно обманут!
(Ганина Яма, 2009)
* * *
Нам говорят, что в конце туннеля —
Нас ожидает свет.
А вдруг просто-напросто встреча с тенью?
И ничего, кроме тени,
Нет?
Серые стены. Угол.
Утлый, желтый ночник.
Страх, как горячий уголь.
Шкаф безответных книг
В потустороннем доме.
И, будто мрачный ком,
В узком дверном проёме,
Под выбеленным потолком —
Тень, затмевая вечность…
И ни души вокруг.
Чья ты, тень? Человечья?
Кто ты мне? Враг? Друг?
Демон? Тень не услышит…
Тень вчерашнего дня,
Тень от дел моих бывших,
Тень от прошлой меня.
* * *
В пене шкура океана.
Ветер — зверь, готовый съесть.
А глаза у капитана —
То ли уголь, то ли жесть.
Что в грядущей тьме таится?
Шторм? Спасительный причал?
Расплетённые косицы,
Будто бесы, по плечам.
Жёлтый месяц в небе шает,
Жжёт грошовую свечу.
В эту ночь любая шалость
По нутру и по плечу.
Пусть ненастье когти точит,
К тайной цели — полный ход!
Чёртов парус цвета ночи
Невидимкой ускользнёт
От лихой беды. Оплачен
Счёт по самой злой цене!
“Воля, волны и удача —
Всё на месте, всё при мне!..”
Отбушует и отстонет
Буря — великан слепой.
Будут новые погони,
Новый день и новый бой.
Кто не сдрейфил, тот остался
На крыле и на плаву.
Вот и цель шального танца:
Я рискую — я живу!
* * *
Там, за тучею горбатой,
За лиловой лунной далью —
Тот, кого я угадаю
С полуслова, с полувзгляда.
Тот, кого укажут руны,
Долгожданный, наречённый —
То ли принц на белой шхуне?
То ли вор под флагом чёрным?
Море взбалмошно, беспечно
Лижет шёлк песчаной кожи.
Жду… О ком волна нашепчет?
Наморочит, наворожит?
Кто он? Принц? Бродяга шалый?
На кого укажет случай?
Буду тёмными ночами
Сердце ветреное слушать.
Глубина — капканы серых
Ям. Грядущее — тем паче…
Что за птицу, мое сердце,
Под гусиной кожей прячешь?
Нежен, ласков и доверчив
Добрый принц, мой гость. Поднять бы
Алое вино — за встречу
И за день грядущей свадьбы.
Мил, застенчив… Но не надо
Ласк его, и клятв не надо.
Чаяньям ночным в награду
Жду… Ожога? Зелья? Яда?
Жду того, кто поцелуи
С губ сорвет, будто сворует.
Душу жадную и злую
Окольцует, околдует.
Не веселье это
Грязь на полустанке.
Буро, неказисто.
Яблонька-цыганка —
В золоте монисто…
Старый ветер песню
Глухо завывает,
Бродит, куролесит
Да листву бросает.
Жаркие монеты —
Травам черногривым.
Не веселье это:
Пляска над обрывом.
Пора
Земля поникла. Земля притихла.
Холод в кожу ее проник.
Осыпаются листья,
Как будто мысли
Непрочитанных, запоздалых книг.
Ветер дует, в хобот слоновий
Трубит… Морщиниста и стара,
Пора раздумий, пора межсезоний.
Пора…
Пора…
* * *
Тихо. Стемнели нагие леса.
Бежевый лист с пустотой обнялся.
Сжал в кулачок тщедушное тельце:
Было бы чем на лету обогреться!
* * *
Мелких трав слепые стаи,
Не мигая, смотрят сны.
А мохнатые кустяры —
Будто звери-шатуны:
Тянут скрюченные лапы…
Как бы выправиться? Как бы
Сдвинуть снеговые камни?
Капли солнца сочтены.
Удержись!
Ветер, ветер… Шалый хлыст…
А назад — дороги нету…
Катится в хмельную высь
Одичалая планета.
Шар земной, как снежный ком,
Громоздится твердолобо.
Вьюга белым петухом
Резво скачет по сугробам.
Пусть зима ветрами бесит,
Кто-то шепчет: «Удержись —
За улыбку и за песню,
За строку, длиною в жизнь!..»
"Если бы я был питоном"
…Удивлял бы я прохожих
Ночью темной в переулке
Темном. Потому что в светлом
Переулке очень трудно
Взять кого да удивить.
Довезут до зоопарка
И сиди в казенном доме.
Ананасы жуй да книжки
Про субтропики читай.
Маленькая страна
Я не пойду выбрасывать игрушки,
Глазастые лохматые игрушки.
Урчащие и теплые бока
Их кувыркались по моей подушке.
Не допущу, чтобы на грязной свалке
Грустили неприкаянные зайки!
Мне много лет. И все-таки со мной
Они всегда, компанией живой.
Я ни за что не разорву рисунки.
Смешные, лопоухие рисунки.
Табун драконов, смайлики зверят.
Их лапы, крылья, перепонки, руки.
Вот – комната. Пустая? Не совсем.
Хоть обитатели ее видны не всем.
Тут видимый-невидимый народ
По табуреткам плюшево живет.
Едва ль…
Летят года, листвою шелестя,
Уносят грусть.
Морщинистой и белой буду я…
И пусть.
Я – буду. А со мной – весь рай земной,
И солнце. И луна.
Я буду светом, буду тьмой льняной
Полным полна.
Ладони-тучи, волосы-ветра,
И кожица берез…
Нахмурившись, взгрустну (что, мол, стара),
Но не всерьез.
В груди дрожит… синица ли? звезда?
Век напролет
Смеюсь, лечу – одна, одна.
А всё – мое, мое…
Мир – мне в ответ. Вовне и внутрь меня,
И вглубь, и вдаль…
Я белой буду. Но умру?
Едва ль…
2008-2006
* * *
Туман сквозь пальцы... Мы с тобой...
День, переполнен и велик,
На краешек земли поник
Разгорячённой головой.
Утёс, морщинист и горбат,
А выше, в самом солнце — птица.
Всё то, о чём не говорят,
Меж нами свято совершится.
Шальная карусель земли
Затронет и помчится мимо.
А почерк счастья и любви —
Таинственно, неповторимо!
И мы с тобой заветный слог
Найдём и наколдуем повесть:
О наших душах будет помнить
Неведомый и добрый Бог.
Я — навсегда… Пока гостит
Туман на золотой планете,
Тьма помнит нас! И жёлтый крестик
Листа кленового дарит.
Я вся — живущему родник.
А к жизни — что ещё прибавить?
На коготках лесных гвоздик
Завязнет брошенная память.
* * *
Жёлчью желудки полны,
В сытости — пошлость вдвойне...
Мы никому не милы
В мучимой, горькой стране!
Нам ни за что не простят
Те, кому солнце — пустяк,
Что на забористый мат
Мы улыбнулись в стихах!
Алым вином — облака,
Те же, что вечность назад.
Может быть, дрогнет рука,
Книгу раскрыв наугад...
Может быть, в чьи-то глаза,
Словом слетая с листа,
Брызнет печаль и гроза,
Стёртых страниц новизна.
В доме, что отдан на слом,
Ветхой бумагой шурша,
От ископаемых слов
Кровью заплачет душа.
Японская сказка
(про девушку, которая умела прясть,
но вышла замуж и бросила своё занятие)
В силках переплетённых жил
Жизнь теплилась едва…
Премудрый дух в меня вложил
Все тайны мастерства:
“Вот — это твой заветный путь,
На век тому вперёд!
Веретено, как ветер, пусть
Бежит, не устаёт.
Сотрутся пальцы — не беда.
Устанут спицы. Но…
Пульс звёзд дрожит, пока кружит,
Как ось, веретено!”
Растянут меж небесных тел,
Повис шатёр простой.
И с той поры никто не смел
Нарушить мой покой.
Лавина времени плыла,
Пытаясь зацепить.
А я пряла, пряла, пряла
Нервущуюся нить.
Пряла в мерцанье жёлтых свеч,
В густой, полночный час.
Не разгибая тонких плеч,
Не поднимая глаз.
Клубясь волнистою парчой,
Текла в подол луна.
Катилось солнце над землёй
Под звон веретена.
А ты полмира обошёл,
Как по цветной канве!
Средь множества твоих дорог
Одна вела ко мне —
В мой дол, в урочище, в шатёр.
Из-под тяжёлых пут
Я подняла усталый взор,
Оборвала мой труд…
Шли ночи. Знала, что придёшь:
Отныне я ждала.
Ждал непочатый звёздный ковш,
Упав на дно котла…
Так было просто: жить тобой,
Жить до смерти и всласть!
…Я стала доброю женой,
Я разучилась прясть.
Как крепость, выложился дом,
Как тесный узел, как…
Луна, растрёпанным мотком,
Белела в облаках.
Снег отвернулся, как чужой,
И песен не принёс.
Звезда повисла над землёй,
Задрав фазаний хвост.
Сквозь пальцы, будто вялый пух,
Проскальзывала жизнь.
Угрюмый, раздражённый дух
Всё звал меня: “Очнись!”
Он звал, упрямился, грозил,
Отчаялся грозить…
И вдруг — перерубил узлы,
Как порченую нить!
И вновь веретено в руках,
Привычный бой колёс,
И от тебя и до меня —
Как от земли до звёзд.
Навеки — млечные поля,
Прядь лунная в горсти.
У ног моих плывёт Земля.
Прости, прости, прости…
Пусть!
Пусть над домом пролетают
Вереницы попугаев,
Желтогрудых, длиннохвостых,
Над толпою постных лиц.
Голосистою гирляндой,
С невообразимым гамом,
Экзотические гости —
То-то вышел бы сюрприз!
Пусть вот-вот уже морозы,
Пусть зима в затылок дышит,
Мы так жарко птичек встретим,
Что не отдадут концы!
Пусть выстраивают гнёзда
Под стрехой или на крыше.
Из яичек разноцветных
К небу выбьются птенцы.
Скажем вьюге, тётке старой:
Что мечта гостит без спросу!
Лишь по нашему хотенью.
Стоит ли браниться зря?!
Дед Мороз (старик бывалый)
Отнесётся, как философ,
К нетипичному явленью
Посредине января.
Я хочу, чтоб мы без страха
Звёздный Крест в заливе мрака
На скорлупках ярких, пёстрых,
Начертить с тобой могли.
Дни пойдут — сплошная Пасха!
Как ракушки в бухте Пасхи.
(Пишут, что такой есть остров
В море, на краю Земли.)
Нерождённому ребёнку
Тишина, с которой спорить тяжко.
Скальный профиль, пепел да песок.
“Нарисуй мне, маменька, барашка”, —
Попросил ребячий голосок.
“В звёздах — зябко, сумеречно. Ты мне
Нарисуй барашка на лугу.
Я его копытца золотые
От каменьев злых уберегу!..”
Сон бледнел, отчаяньем искомкан.
Нагибаясь, в руки я брала
Детских просьб наивные осколки
Из цветного хрупкого стекла.
Не случилось под рукой бумаги.
Только ветер — конченый бродяга —
Двигая песок, как колымагу,
Раскалял пустыню до бела.
И Луна, поморщась, уходила,
Искоса поглядывая вниз…
Как умела, я его просила:
“Не родись, хороший, не родись!
В тёмном поле тленом пахнет ветер,
В хмуром доме — холодно и зло.
Нет такого имени на свете,
Чтоб тебе откликнуться на зов”.
Не родись… Прощальное усилье...
А потом, лишь холод стал слабей,
Видела, как таял он на крыльях
Белых, будто звёзды, голубей…
Душная, солёная рубашка,
Эхо, обречённое на слом.
“Нарисуй мне, маменька, барашка”…
Ветер в доме... Вьюга за окном.
Про гномов
Чахло выкрашенный ставень.
Изгородь у ивы старой
От дождя пьяна.
Над горбатой крышей дома,
Брошенной монетой гномьей —
Жёлтая Луна.
Шорох суетливых пяток…
Как невзрачные опята —
Колпаки в кустах.
Всё ли в огороде ладно?
Гномам разобраться надо.
Тьма для них — пустяк!
Шепчут, трудятся, колдуют
Над грядою влажной: будет
Добрым урожай!
В самую глухую полночь
Про дела земные помнят:
Спи и не мешай!
Утро ночи мудренее.
Петушиный крик развеет
Маленький народ.
Может, не было их вовсе?
Без следа пропали гости.
Разве только вот:
По обочинам дорожек —
Оттиск гномьих, детских ножек,
Еле различим.
Впрочем, может, это медный
Лист кленовый, сбитый ветром?..
Кто же басням да легендам
Верит без причин!
Бездомное
Взмахи перелётных крыл…
Неприкаян
Дом: простужен и уныл,
Зябнет камень.
Лихорадкою горят
Черепицы.
Ставни — наискось. К морям
Рвутся птицы.
Побуревший “дождевик”,
Гриб убогий,
Пухлой шапкою коптит
У дороги.
Вянет год, как резеда,
Понемножку.
Надо мной моя звезда —
Босоножка...
* * *
Изменить? Измениться? Поздно.
Жить? Без всплеска, без вскрика, без…
Мой чудовищный, грациозный,
Тёплый, сумасводящий бес!
Хочешь? Я за тобой — повсюду,
Не гони, позови, позволь.
Ежесумрачно, ежесекундно —
Ты, моя кромешная боль.
О косяк оботрётся осень.
Я готова тысячу раз
Жизнь отдать за единый отсвет
Неулыбчиво-зимних глаз.
Чем, скажи, куплю твою душу?
Зельем? Золотом? Головой?
Мой… беспамятный и равнодушный…
Кто бы ни был — всё ещё мой…
Зимний клён
Бороться с ветром Севера? Не стану я…
Как плеть по венам — снеговая прядь.
Я тих, я пуст, я сломан — до отчаянья.
Рук не поднять.
На краешке земли моей стою.
А снег так плотен, что не продышаться.
И чудится: я мог бы удержаться
За белизну, за ветреность твою!
За властный жест невозмутимых рук,
Который в млечном воздухе не тает…
Тебе послушна смерть моя седая,
Насмешливый, опасный, белый дух!
Не отпускай. Пронзительная близость
Твоих снегов хмурь выметает вон.
О, весело!.. Снег, зелень в унисон.
Пусть даже вера стоить будет жизни —
Я верую! Спаси и сохрани,
Мне так светло — в руках твоих исчезнуть.
Сквозь ядовитый, гулкий хаос бездны,
Вот: в лунную ладонь — мои огни.
* * *
Как угадать, откуда,
Усилием или чудом,
Первые строчки ложатся на лист?
Первая рифма ложится на грусть?..
* * *
Оконце инеем запаутинено,
В горнице поселился нахальный
Хлам. Повсюду — покой, безлюдье.
Голос часов
приглушённо строг.
В моей голове — пустыня.
Меж серых её барханов
Бредут караваны верблюдов:
Кратких сюжетов,
протяжных строф.
Который век на планете?
Лето? Или давно уже осень?
Ветры под окнами рыщут
От зари до зари,
от звезды до звезды.
Стихи — они очень странные дети.
Кушать и пить не просят,
Крова не ищут. Их пища —
Пучок колючек,
глоток воды.
Домашние сетуют: миражами
Я, мол, живу… Наивные люди!
Да, миражи обожают гнездиться
В пустыне моей,
уж так повелось.
Но взор мой пристально провожает
Косматые караваны верблюдиц:
Они увозят мои гостинцы
Жителям
рождественских звёзд.
Пасхальное
Всё то, что входит в уши, выходя из уст,
Затрагивает сердце, а не губы.
Слова имеют цвет, слова имеют вкус,
Слова имеют запахи и судьбы.
В словах — мелодия, и в звуках — глубина,
Дрожащая на обнажённых нервах.
Какая сладость хлебного зерна
В пасхальных благодарственных напевах!
С берестяной, весёлою корзиной
Войду я в старый город — величать
Валун замшелый, рокот голубиный
И майских молний белую печать.
Огню, разучившемуся летать
Вертлявый, юркий джокер
(Раздвоенная шапка),
Кривляясь, пробегает
По хворостине шаткой.
Он дразнит звёзды в небе:
“Ягнята Божьи! как же!..”
На все четыре стороны
Язык досужий кажет.
Коптит, в Луну плюётся,
Жгуч, жаден и упорен,
Он в пепле сизо-чёрном
Колдует обречённо.
Летучей мышью бьётся…
А Божье небо — пропасть.
Вспорхнуть — не удаётся,
Не помогает лёгкость!
Законы притяженья
Поди-ка, одолей-ка!
По глине, по каменьям
Он плещется, как змейка, —
По иглам и по кольям,
Распластанный и хваткий…
Шут к собственным угольям
Пришит за обе пятки!
А ночь так долго длится!
А звёзды — не по силам!
Он пожирает листья,
Отплёвываясь дымом.
Под утро без остатка,
Прольётся пеплом красным
Раздвоенная шапка:
Бубенчики погаснут.
* * *
Потянуло холодом и влагой,
Дым костра по берегу поплыл.
На волне колышется коряга.
Чудится — вздыхает крокодил.
По шершавым, голубым дорогам
Волочится лягушачий мох…
Может, корень? Может (что ж такого?)
Замечталась пятка водяного,
Сунувшего голову в песок.
Вот репей — взъерошенный, упорный,
Гребешкам-макушкам нет числа —
Маленьким приземистым драконом
Распластал зелёные крыла.
Жутковато? Это в первый раз
Потому что. Каждому известно:
Речка, где Макар телят не пас —
Самое загадочное место!
Тишина
Весь день дул ветер.
Наотмашь, навзрыд.
И вот — над крышами города вечер,
Молчаливей египетских пирамид.
Весь день был ветер, навылет, навзрыд.
И вот тишина. А на дне, где-то там —
Душа, спелёнатая по устам,
Спит…
Маргарита (полёт)
Я видела нагую королеву,
Сидящую в окне, распахнутом в Луну.
Ей кланялись в лесных болотах вербы,
И вальс летел к раскрытому окну.
За миг до смерти, за одно мгновенье
До леденящей душу высоты,
Она ждала звонка, отбросив все сомненья:
“Он знает всё, он скажет мне, где ты!
Да будет надо мною твоя милость,
Ночная тень!.. ” “Пора, Марго, пора!
На дне зеркал — болотная трава.
Твой оберег — хрустальная незримость”.
В косматой гриве шепчет смуглый ветер:
Разбейся в кровь, но сердцем не криви!
Змея меняет кожу в полночь, в полночь эту.
“На край земли… На всё — ради любви“.
Бездетна и нага, бездетна и свободна:
От нежеланных рук, от мелочных затей.
“Жила-была в Москве одна больная тётя,
И не было у ней ни счастья, ни детей…”
Её озноб и жар хранят ночные розы.
В лесных болотах спит её рогатый грех.
“Пора, Марго, пора. Ведь завтра будет поздно!”
Луна ликует и берёт разбег.
А души…
Здесь их нет. Как две усталых гостьи,
Они ушли туда, где ждёт их вечный дом.
Там, где прольётся кровь,
там прорастают гроздья,
А старая Москва не вспомнит ни о чём.
Мастер (вечный покой)
(подарок Fagotу)
Стыл вечер — в жизнь и в смерть длиной.
Зелёный вечер пах омелой.
Моя душа была Луной.
Пустой, холодной, белой-белой.
…Терзался о бумагу
почерк ломкий,
Воспоминанья тлели на весу…
Щелкунчик-ундервуд,
каминные решётки,
Картинный вид на винную лозу —
Посмертные страницы… Для кого?
На кой?.. Ведь даже крыса не услышит,
О чём покойный автор так усердно пишет,
Заверчен до зари сюжетною канвой.
Дышу… пишу (не для живых очей!)
Пустые, но сверкающие главы.
Я как и прежде — мастер! Болеглавый,
Мечтательный и бледный чародей.
Что за дурная должность — мастерить!..
...Без ясных роз, без наготы, без свиты
Бескрылая, седая Маргарита
У влажного окна, задумавшись, стоит.
Глядит, превозмогая боль висков,
Как в утлое оконце дождь долбится:
Она боится “старых пауков”,
Она бессонниц сгорбленных боится!
Над крышей… кони? колокол? гроза ли?
Ах идолы, туда, туда хочу!
Мой Бог с прекрасными собачьими глазами
Всю ночь бродил по белому лучу.
Не проложил пасхальную дорогу
В мой горький дом. Не подарил тепло.
И лунный свет колол босые ноги
Его, как будто битое стекло.
Со мной — века, гнетущие, как плиты,
Морщинистые рыльца маленьких пажей,
Готические вздоры витражей,
Гусиное перо и шорох Маргариты...
Убоги, до чего же мы убоги,
Марго! С восторгом я готов отдать
До задыханья длящиеся строки,
Всё, всё до капли, лишь бы вновь — летать!
Над травами долин… печалиться… о ком?
Но лунный свет, как падаль, на ресницы.
О боги, боги, мне опять не спится!
Как слеп, как тесен
вековечный дом.
Рассеянность
Перевёрнутая шапка
На пустом столе —
Будто мысли вверх тормашками
В бедной голове!
Пара кожаных перчаток —
Памятка, что есть дела.
Цвета беж ворсистый шарфик
Скрасит дефицит тепла!
Ёж-расческа, тушь-раскраска —
В смысле “хвост держи трубой”!
Философия порядка:
“Всё моё ношу с собой”.
Выполз клинышек записки,
Нацарапаны слова:
Мысль шуршала где-то близко,
Ненавязчива была.
Мелочь: авторучка, шпилька…
Вдоль по швам трещит (увы!)
Неподъёмная копилка
Наболевшей головы.
“Светлячковое”
(посвящается Svetlyachkу)
Земля устала. До смерти устала
Бежать по кругу.
Выдохлась Земля!
Костлявой, тощей кошкою из стали,
Телеантенна
на карнизе старом
Качается, усами шевеля.
Путь осени уже лежит к концу.
Вой в проводах, надсадно и навзрыд.
А мне тепло! Пусть ветер по лицу.
Мой светлячок… Он шепчет и дрожит.
“Достанет сил, когда ты сердцем тёпл,
Когда мечта всё ярче, всё хмельней!..”
Лист жёлтой стрункой огибает лоб
Часовенке, застывшей на холме.
“Твоей мечте коснуться довелось
До солнечной таинственной струны!”
Ты чуешь? Руки горячи насквозь!
Рябины так отчаянно красны.
Не поведёт тяжёлым белым оком
Больное солнце (ритм его таков)...
Но ты терпи, не наблюдая сроков:
Земля услышит шорох светляков!
Ожидание
Небо над площадью проплывало.
Чешуйчатой кожи касались мало
Сквозные уличные ветра.
Роняя ласточек из живота,
Плыла над городом пустота.
Домишки, вросшие там и тут
В колкий, шероховатый грунт,
Спасали чей-то нехитрый уют.
А крохотные фигурки
К небу тянули руки.
Доводам разума вопреки,
Верили, будто они —
рыбаки...
По небу Ангел шёл.
А за ним
не успевали тучи.
Белые крылья
шлейфом трескучим
Пели под ветром злым.
Я слышала,
как по скользкому дну
Шарили шорохи
тёплого нимба…
Ангел нагнулся,
Ангел шепнул:
“Возьми эту рыбу!”
(“Из реки показалась рыба и хотела поглотить юношу. Тогда Ангел сказал ему: возьми эту рыбу. И юноша схватил рыбу и вытащил на землю…” Кн. Товита)
* * *
Голос ветров
Прогоняет страх.
Крест колокольни —
Парящий птах.
Башня под ним, как вершина, светла.
Птах на восток распахнул крыла.
“Боже, освободи от оков
В день Севастийских Мучеников!
Спорят народы, срываясь на крик.
Господи Славы, помилуй их!
Господи Силы, помилуй их…”
Соткан из золота птичий язык.
Ночные стихи
Паутина молчания — обрывается.
Шероховатым зигзагом — стих.
Мохнатые крылья во тьме касаются
Прохладных, встревоженных рук твоих…
Тетрадь — нараспашку. Безумно хочется
Пугливых гостей приютить в слова!
Чьи вы? Зверёныши-полуночницы.
Кто вы, отчаянные существа?
Пока их сердце дрожит и прячется,
От злых, от добрых — в себе таи…
Когда-нибудь на рассвете в ласточек
Вдруг превратятся стихи твои!
* * *
Пели и плакали
Клавиши пыльные.
Пели о царствах,
Поросших ковылью.
О золоте, брошенном у дороги,
Пели аккорды, седые, как боги,
Плакали и улыбались. Впервые
С ними играл
маленький Моцарт...
* * *
Клавиши новенького рояля:
Сливочно-белые клавиши,
Гладкие черносливы.
Молчат.
Отдыхают.
Дремлют.
Заговорят — и я позабуду
Мир чёрно-белый,
Знакомый на ощупь.
Пойду по радуге,
Наугад.
* * *
Зажмурилась земля,
Свернулась, как змея,
Предчувствуя набат и зой
Перед грозой…
Окаменели волн качели
Средь бела дня.
Тяжёлой тучи зоркий череп
Наполнился огня.
А я приоткрываю окна
В застывший мир:
От крика колокола знобко
Поёжился камин.
Пусть будет всё, что будет! Ветер,
И бой, и зой…
Остолбенела птица в небе
Перед грозой.
* * *
Любовь до дрожи коротко живёт!
Мечтательность... укус далеких звёзд…
И еле слышный шорох: “До свиданья!”
Вся её сущность — самовыдыханье.
На чей-то скудный, посторонний взгляд
Она — всего лишь бестолочь... и только!
Её язык — будто стишок ребёнка,
Некнижен, прост и незамысловат.
Зато в каких романах и стихах
О ней твердят поэты-бедолаги!
Изводят Гималаи розовой бумаги…
И не ухватят суть её никак!
Отшельнице
Метельный спрут ощупывает двор,
Слезу, как снег, сдувая со щеки.
А ты — огонь, а локон твой — костёр,
Твои ладони жарки и легки.
Змеится пламя, зелено в очах…
О ком ревут бураны? Нет ответа.
А ночь кивает шевелюрой бледной,
А кофе остывает по ночам.
Совиный замок инеем оброс.
Стынь, пустота — ни возгласа, ни жеста…
Позволишь? Я всего один вопрос
Задам тебе, отшельница-невеста.
О ком молчишь? Печалишься… о ком?
Ласкаешь лапы огненного зверя:
Ворчит камин, стальную пасть ощерив,
Ворочает драконьим языком.
Пусть, нацепив мерцающие ризы,
Пурга-морока нагоняет дрожь,
Верь — он уже в пути!
Он, как дыханье, близок,
Хозяин твой, которого ты ждёшь.
Бел его щит, дик и безумен конь,
Сто тысяч зим в глаза его глядятся…
Он любит, чтобы твой живой огонь
Ласкал его нагие пальцы.
Жёг — сумасбродно, дерзко и наивно.
Жил, белой вьюге попадая в такт.
Тоскливо-тонких свеч трескучий сад,
И все костры твои, и рыжие камины
Ему принадлежат!
* * *
Вслед, над самым смертным обрывом,
Я буду с тобою — во мгле, в беде,
В самом запутанном, непроходимом…
За то, что жила навстречу тебе,
Ты жив пойдёшь — в двух шагах от беды!
Пусть даже стихов моих не услышишь.
Мои стихи
— летучие мыши,
Над холодом
сумеречной воды.
Под дождём
Гром кашлял грубо, сипло —
Простуда… Вот так жалость!
А дождь меня осыпал,
Смыл чёрную усталость.
Колпак над головою,
От ветра-влаги пьяной —
Как колокол лиловый
В груди лесной поляны.
“Ты ждёшь такси? Ей Богу,
Какая недотрога!”
Прошлёпал лист кленовый,
Хромая по дороге.
Дождь, настигая, лечит.
И холода не чутко!
Я лёгкая… Я легче
Кленового малютки.
Промозглый, синий вечер
Прочь унесёт печали.
Как будто пара свечек
Зажжётся за плечами.
2005-2001
* * *
По земле, как по полю, прошла.
Будет день — перед Богом в ответе
Я скажу: девять жизней на свете,
Девять бурь я осилить смогла.
Я клялась и божилась — напрасно!
Я молилась Тебе — иногда.
Я порой мелочилась ужасно,
Как ранет, обрывала года.
Оживая в стихах, без усилий,
Я любила казаться другой.
Я примерила крылышки лилий
Утомлённой босою ногой.
На рассвете — часы после бала…
Жизнь по новой за плечи брала.
Я не всё на стихи променяла:
Дом, дела, до упаду дела…
Видишь, Господи, я не скучала.
Девять жизней, крестин и кончин.
Ни одной упустить не желала,
Ни в одной не достигла вершин.
А теперь я бедней, чем в начале.
Что при мне? Мало-мальский итог:
Ленты пройденных вёрст за плечами,
Запах трав, прикорнувший у ног.
* * *
Лесов осенних радуга
Едва-едва видна.
Запахла снегопадами
Озябшая вода.
О ком закат печалится
Над бурою листвой?
Клён, дрогнув, раскачается
Бедовой головой.
Средь сырости и мороси
Дорога — слизь да гладь…
Тут голову от скорости
Не хитро потерять!
Спешишь, летишь, а надо ли?
Чтоб разом, вдруг, вот так…
Украдкой плачут ангелы
О вечных пустяках.
* * *
Летние дни далеки,
Голодно, лихо на свете!
Хрупко дрожат лепестки,
Ловят сердечками ветер.
Вдоль оград, на подорожной слякоти
Жёлтые цветы, не доверяя сну,
Будто одноногие солдатики,
Объявляют серости войну.
Знаешь ли, как много нужно силы,
Чтоб поверить в купол, синий-синий,
Где-то там, вдали, над головой?
Даже если зори над землёй
Выцвели, потупились, остыли.
Даже если облетают крылья,
На лету проигрывая бой…
* * *
Колебались холмы
В фиолетовой мгле.
Белый полк снеговой
Приближался к земле.
В гривах ветер играл,
И любой, кто не спит,
Над собой различал
Топот бледных копыт.
Город вьюжно дышал
Пылью снежных руин.
Млечно падал огонь
В грудь обмякших равнин.
Зябли спины рябин,
И позёмки мели,
Пряди белых волос
Поднимая с земли.
Дождь
Меж всхлипов шин, плащей, галош,
Нелюбопытной скользкой лени
Рассеянный и серый дождь
Шумел, шумел в недоуменье.
Скитался в глубине дворов,
Шуршал по черепичной коже.
Меж перепончатых зонтов,
Неразговорчивых прохожих.
Искал, который час подряд,
Земли, наморщенной от жажды.
А натыкался на асфальт
И на чугунные ограды...
Его язык — кто разберет?
Его явленье — против правил…
И дождь летел, куда несет,
Смущен, непрошен, неприкаян.
* * *
“Днём город, как город, и люди, как люди вокруг,
Но вечер приходит, и всё изменяется вдруг…”
Песня из кинофильма.
Ночь окропила крыши синевой.
И город обернулся добрым магом.
Я слышу, как стареют с каждым шагом
Потёртые каменья мостовой.
Я помню: город был совсем иной,
В туман врастали зубья чёрных шпилей…
Который век над памятью бессилен?
Я шла по гулкой, влажной мостовой,
И волос разлетался пепельной копной,
И шёлковый платок
дразнил цветастым клином.
Я помню: в этой полутемноте
Мне показался некто… вроде, живописец.
С пучком отцветших, вымоченных кистей,
С живой горячей краской на холсте.
Плащи, платки — всё те же… всё не те…
Улыбкой ускользнув по площади широкой,
Он целый вечер грезил незнакомкой,
Как будто ждал обещанных вестей.
Он выбрал иссиня-сиреневые краски,
К закату отливающие в медь,
Пытаясь поверней запечатлеть
Её следы...
Косматый, шаткий ясень
Меж тёмных туч искал свою звезду.
Ходулькой подпирая мостовую,
Фонарь потупился,
всю ночь сгорал впустую,
Качая жёлтой прядью на весу.
Мой город, я тебя на память дорисую,
Попристальней вглядеться не рискуя
В твои черты.
* * *
Мне на ту сторону, люди, нужно!
А впереди — громадная лужа...
Обойти за версту? Не к лицу! Не хочу!
Разбежалась и — раз!
Ветер, точно салазки.
Может быть, чуточку не по-дамски
Я через лужу лечу!
Над хребтами лиловых туч
Воспарила, будто украла!
В воду канул домашний ключ…
Что упало — навек пропало.
А народ прохожий не больно-то
Любопытный и сердобольный.
Покосится, смолчит и — мимо.
Вот и правильно! Всё, как всегда.
Ведь беда,
которая поправима,
Может, вовсе и не беда!
Беды — водовороты
С бурою галькой на дне.
Главное — чувство полёта,
Чувство полёта во мне!..
Новогоднее
Месяц над холмами,
Как печатный пряник.
За свечой — туманы.
В полночь будет праздник!..
Помрачнели крыши,
За окном — пороша.
Темный дом колышет
Зеленью таежной.
Ствол обложен ватой,
Капля талой хвои
Духом горьковатым
Комнаты напоит.
Снег в оконце — клубом.
Ввысь пути открыты.
Тайну шепчут губы —
Сбудутся молитвы.
Сказки
«Добрый вечер!» — улыбнется сказка,
Под окном расцвечивая лед.
В туче серп серебряный блеснет —
Брошенные Каем детские салазки.
Над клубком опустошенных улиц,
Снежным паром суетливых вьюг —
Мягких робких белоперых куриц
Промелькнет осыпавшийся пух.
Алый куст герани,
Как подруге старой,
На рассвете тихо
Улыбнется мне.
Ложечки и блюдца
Лепестки коснутся.
Просвистит щеглиха
В клетке на стене.
До зари отсюда — вечно далеко.
Ночь ползет по кругу.
Белым жалом — вьюга
Жалится в стекло...
* * *
Тополиной черни снится
Трав и ягод пестрый плед.
Солнце — рыжая лисица —
Ветром заметает след.
Холм в развесистых туманах —
Мглою опаленный скит.
На замшелых синих скалах,
За рекою — солнце спит.
Настройщик
Старый рояль пятый день кряхтит,
То всхлипывает, то вздыхает навзрыд,
Наигрывает, невпопад, не в лад.
И кто же во всем этом виноват?
Может быть, скучный упрямый дождь,
Шел мимо окон, про нас не спрашивал —
Ржавчиной грусти задернул клавиши?
Причину болезни и не поймешь.
Распогодится к вечеру? Нет, едва ль.
Вовсе расстроился бедный рояль!
Не падая духом перед дождем,
Ждем… На исходе запасы терпенья.
Ждем, что вот-вот постучится в дом
Гость, владеющий, без сомнения,
Редкостным мастерством! —
Искусством солнечного настроения.
Он ведь, конечно, немного художник,
Немногословный мастер-настройщик:
Радугой прикосновений,
Зная какой-то нехитрый секрет,
Утешит старенький инструмент!
Он ведь, к тому же, чуть-чуть волшебник,
Хоть сознаваться, конечно, не станет.
Пару куплетов сыграет на память,
И вот — долгожданный солнечный лучик
К серым заплатам разодранной тучи
Блестящими ножницами прикоснется,
Выкраивая оконце…
Еще, к тому же, он чуточку доктор!
Выслушав и оглядев больного,
Скажет: «Приятель, ну что тут такого?
Просто охриплость, хандра, простуда.
Вам будет на пользу капелька чуда!
Горе вполне поправимо, не так ли?»
Будто оттаяв, звонкая капля
Черных и белых клавиш коснется,
И в ту же секунду вернется
Доброе настроение!
Правда, скрытен он чересчур,
Мастер. Уж нипочем не сознается,
Сколько в запасе волшебных причуд!
На людях попросту называется:
Я, мол, Павел Иваныч…
Так на выходе попрощается.
А дождика хмурая нить оборвется,
Впредь — без нужды никаких дождей!
И песня под пальцами вдруг встряхнется,
Как в лужице воробей.
И — радуга! И не весть, откуда
Вновь настроение — просто чудо!
* * *
Загляни в эту ночь... Сон усталой листвы потревожь...
Оттряси от души прах дневных оползающих кож.
Оглянись: ты сегодня для всех на земле незнакомка.
Полночь раздернутым оком застыла над нами.
В сонных, курчавых акациях ветер утих...
Звезды нежны, беспричинны, будто глаза ребенка.
Вот бы, на цыпочки встав, дотянуться ладонью до них.
В мире бездонном ни капли житейской печали...
Верно, такие вот звезды светили вначале
Древней земли...
А нынче — наши с тобою глаза повстречали…
* * *
Я отпускала птиц в далёкий путь…
Пусть. До зари вернутся непременно!
Шероховатой, выдохшейся пеной,
Листва у ног, ещё жива чуть-чуть.
Я вечно жду. Далёк и пышен юг,
Блестящ — не по карманам человечьим.
И я покорно подставляю плечи
Под комья надвигающихся вьюг.
Я буду жить на кончике земли,
Будить холмы тревожными ногами,
Лукавый ветер разводить руками,
Чтоб не плутали в небе птичьи корабли.
Мечта за горизонт не соблазнит:
Мне дел земных вон сколько предстоит!
Моя страна — безлунна и темна,
В убежище стремятся даже лисы…
Я возведу уютные дома —
Чтоб ласточки слетались на карнизы.
И чтоб сирень в окошко со двора!
Скамейка у крыльца, и вдоль дороги — маки,
Козлёнок у печи, бессонный хруст бумаги,
Когда проговорит моя пора.
Я буду ждать, мне стужа по плечу.
Я буду жечь огонь в моей сторожке.
Когда удастся, дочку научу
Залётный ветер согревать в ладошке.
Во поле пусто, и земля бела,
На сто ночей, на тысячу минут!
Я буду жить, я буду ждать тепла,
Я к первой стае руки протяну.
* * *
Багряно-рыжая листва,
впечатанная в грязь,
И капля холода на белизне бумажной.
Всё это повторялось много, много раз,
И было с кем-то
— не однажды!
Дрожал туман росинкой на стекле,
Окно приотворялось под осенним ветром,
И был вот этот стол, и ваза на столе,
И небо, распростившееся с летом.
Вот так же бился кто-то с мокрою тоской,
С дождём наедине, вот в этом самом доме,
И ныне — те же синие, с разводами, обои,
И глиняный сосуд с водою дождевой.
Как видно, мой черёд — до ночи, до темна
Ловить прищур туманного окна,
Угадывать желтеющую даль.
В лоскутном колпаке — старинная печаль,
Мудра и холодна.
* * *
Как попасть в желанную страну?
Запросто не выболтай маршрута!
Вдохновенье любит тишину,
Редкие, волшебные минуты.
Гаснет солнце, окуная в тучу
Спелую калиновую гроздь...
Обогрет, обласкан и отпущен
Допоздна замешкавшийся гость.
В щель портьеры льёт полоска света.
Бой часов, кружение минут.
В горнице не спят и, судя по приметам,
Знают, кто войдёт, и терпеливо ждут.
Для кого же снеговая скатерть
Так пушисто светит на столе?
И цветы — как будто бы некстати,
И дрожанье ветра на золе.
Огонёк метнулся птицей рыжей,
Бодрой тенью заметелив стол...
Чей же там прошелестел по крыше
Листопадом ряженый подол?
Ночь войдёт в распахнутые книги,
В этот жёлтый, безымянный сад,
Каждому, кто отозваться рад,
Слово голубиное накликав.
* * *
Вьюга. Порошей потёртая ночь.
Шкурою грубой, медвежьей, мохнатой
Небо повисло над тесною хатой.
Ветер — дыханью невмочь!
С краешка рая срываясь
В сумрачно-серую завязь
Северной ночи,
Я улыбнусь, не прощаясь,
Я улыбнусь… В море “прочих” —
Рук переплёт. В мимолёт,
Без оглядки — в ранимый рот:
“До свиданья!” Губами в губы.
Капельку глупо,
По-детски грубо.
Знаю: ты всю ночь напролёт
Позабыть меня не захочешь!
* * *
Над моею колокольней — метелица
Ткёт и обрывает холсты.
У меня по стенам вьются и стелются
Бело-сине-шёлковые цветы.
Грусть-тревога — цапля над водами,
Беспредметным, нежным комком.
Мягко, вкрадчиво снуют мои ходики
Под седым насупленным потолком.
Тьма, длиной в косую сажень.
Жить бы мне да жить полный век:
Жечь огонь, предчувствуя тень,
Верить в счастье, слушая снег.
* * *
(“Счастливые часов не наблюдают...”)
Снег, снег, снег...
Шёл, поспешал понемногу.
В рытвины оступалась дорога.
В синь уплывали жар-ветви рябины.
Увальнями, ковыляли сугробы —
Ветер поглаживал пухлые спины.
Изматывая подорожные торбы,
Вьюжная змейка бежала по склону.
Вслед, надо мною, до самого дома
Снег, подступая, кадил невесомо.
И кажется, будто бы целую вечность
Топтался на месте завьюженный вечер.
А время?
Время снилось
Разве что неудачникам!
* * *
За что такое бывает?
Планируешь вкось да вкривь,
Мир жжёт, шелестит, летает…
И вдруг — безумный обрыв!
Там — времени больше не будет,
Привычных орбит, планет…
Твой ближний тебя позабудет
И щёткой смахнёт твой след.
“Вот — даже, как будто, чище”…
Украдкой шепнёт про себя.
А ты, как последний нищий,
Зовёшь у порога дня!
Дыханье камнем застынет,
Жизнь, точно обрубит: “Прочь!”
И — продребезжит твоё имя.
И кто тут в силах помочь?
Вот так со всяким случится:
Тупой, моментальный фарс.
И ночь, как пыль, на ресницы:
Не вспомнить любимых глаз!
Ночь скажет: “Ну, что тут такое?”
И холодом кровь свернёт.
Погладит губы рукою
И грубой ниткой зашьёт.
И — в дверь, на вздохи скупая,
Сглотнув невозможный крик…
Но должен же быть на прощанье
Хотя бы короткий миг!
Хотя бы песчинка, точка
В хвосте помрачённых строк.
Хотя бы скользкая кочка
Для ждущих опоры ног!
Затем, чтобы почвы коснуться,
В себя, хоть на миг, прийти.
И — в Божий путь оттолкнуться,
И землю толчком отвести.
И не упасть...
Про далёкую Африку
Насиженный угол.
В комнате смуглой —
Сетки на форточках, узкие двери.
В крашеной кадке —
лимонное дерево.
С чашкой китайского чёрного чая
Жду. За окном громыхают трамваи,
А по крыльцу полыхает метель.
Брезгливо сморщенная постель.
Ночь, крупным, колотым сахаром,
Тает.
Африка — это не здесь, не про нас...
Африка — грёза тоскующих глаз,
Потусторонняя мушка, сон.
...Скучный пейзаж из домашнего кресла:
Жирафов и кашалотов вместо —
Синий дракон из солёного теста,
В рамочке. Глупый, настенный дракон.
До безобразия медленно
Падают в руки лимоны
С веток густо-зелёных,
К чаю...
Трамваи — так своевременно,
Так банально! Снег, гололёд,
Ночь… Со временем это пройдёт.
А тепло моей спаленки не проходит.
На чайной чашке простыли
Незамысловато простые
Цветы. Фарфоровым, вьюжным летом
Жду.
Осыпается чайный сад.
Автомобильный гам за окошком.
Долгий, южный, лимонный закат —
В будущем?
В параллельном?
В прошлом?..
* * *
Тихо и звёздно. Лучится роса
В чёрной, атласной, драконовой коже.
Не говори, что упала звезда...
Знаешь ли? С неба упасть невозможно.
Божья бездонность доверится нам,
Душу стесняя немереным страхом.
Даже полёт представляется крахом
Робким, земным, близоруким глазам.
Тополиный пух
Бродят пальцы вербные
В пыльной лебеде.
Маленькие лебеди
Дремлют на воде.
В мелкой чёрной лужице,
Клювы — под крыло…
Время тает, кружится.
Сумрачно, светло.
Снизойдя, колышется,
С веток, с неба, вдруг —
Вьюжный вальс над крышами,
Белый, белый пух!..
* * *
Небо вьётся тучным гнездом
В ветках тополиных зыбей.
Вновь слова мои — не о том,
Вновь бессонницы мои — о тебе!
Перстень радости — так лёгок и бел.
Моя радость от меня далеко.
Лес поёт, в полёт ветрами влеком,
А советчики его — не у дел!
* * *
Я тебя полюблю — просто так.
Ни за грош — за игру, за надежду.
Прежде выгоды, разума прежде,
За несносный какой-то пустяк.
Верю на слово — глупость простишь.
Верю попросту — ввек не обидишь.
Аксиомы шутя опрокинешь,
За погрешности — не укоришь!
Раззадоришь перчинку огня,
Так, чтоб я позабыла дымиться!
Пусть удача поймает меня,
Пусть не сможет в меня не влюбиться!
Пессимистическое
Макушкой подпирая облака,
Вершина блещет, всех святей и краше…
Мы любим перспективные пейзажи.
Мы ценим красоту — издалека.
Любовь на расстоянии — легка,
Свежа, как голубиное дыханье!
Долина грёз, очей очарованье,
Пока летишь глазами по верхам,
Пока нежна мечтательная нить...
Чтоб с разочарованием не знаться,
Уж лучше бы вовек не приближаться,
Уж лучше бы навстречу не ходить!
* * *
За строгий взор луны над удручённой крышей
Я эту синь заката полюблю —
Я успокою злость, я голод утолю,
А лжи не потерплю. И лести не услышу.
* * *
Свинцово-жжёным брюхом опускаясь ниже,
Тяжёлой рыбой туча выползет на крыши.
Охрипший маятник качнется девять раз,
Пробороздит по небу долгий ледоход.
Досужий дождь, как рыбий глаз,
К стеклу прильнёт.
Вновь оживёт струна седой, беззубой боли,
Заговорят мазки пылящихся картин…
Там, за окном, набухли капли крови
На пальцах остывающих рябин.
* * *
Так уж, должно быть, соткан человек.
В короткой памяти своей
едва ли виноват...
Шумит, торопит, погоняет век.
Мы так отходчивы от слёз,
крушений и утрат.
Посетовав, поплакав на досуге,
Любому утешителю поверим.
Как скоро забывают люди
друг о друге!
Как мало помнят и горюют о потерях.
“Что б ни было — всё к лучшему”, —
вздыхают с облегченьем,
Как дети…
Летают над Луной лунатики
Луна, блуждая по околице,
К озёрному туману льнёт.
И облегчает жар бессонницы
Её зеленоватый лёд.
Блестит, скупая, желтоватая,
На горизонте, где-то там…
Навязчивая хворь мечтателей,
В стихах — давно избитый штамп.
Рябое блюдце... не иначе как
Земным лучом обожжена.
А над Луной летят лунатики,
Для них владычица — Луна!
Не чахнут у ночного телека,
Над млечной аурой снуют!
Луно-певцы и луно-пленники
Её причудами живут.
Там, на Луне, дышать вольготнее,
Предметы — легче раз во сто.
И льётся мелочь межпланетная
Сквозь ветер, как сквозь решето…
А утром каждый в приключение
И сам не верит. Что за стыд!
Продрав глаза в недоумении,
Упрямо, заспанно бурчит:
“Вот идиотские фантазии!
К чему? Поди-ка, разберись!
И что приснилось? Глупость разная!
Не сон, а суперкритинизм!
Полёты — сущее ребячество.
Позднее тридцати пяти,
Куда лететь, к чему расти?
И чем оправдано лихачество?”
И вновь шуршат по бухгалтериям,
По департаментам бредут.
И о космических материях,
Хоть ты убей, не намекнут!
А только ночь — при свете слабеньком
(Удерживать напрасный труд!)
Летают над Луной лунатики,
И тайн своих не выдают.
* * *
В долгах, в бегах... Горячие деньки!
Мои неистребимые стихи
Родятся на бегу. Я постигаю снова,
Что за напасть — казниться мукой слова,
И мыкать горе в поисках строки.
Сказать по правде — ноша не в обузу.
Крест творческий я с гордостью несу!
И все же роль не мастера, но музы
Была бы мне так кстати, так к лицу.
Грядущий рок ясней, чем “дважды два”:
Я буду когти рвать, подлечивая нервы,
Отшлёпывать ребёнка (сдохли все слова!),
Лететь на штурм очередной карьеры.
И лишь по временам, когда болит душа,
Интуитивно подбирая ноты,
Спою, как я сложна, ранима и нежна —
По сути, несмотря на недочёты!
А кто оценит песенный мой труд?
Я не ломаю голову об этом.
Фрегат “Авось” примчит с попутным ветром
Друзей моих, которые… поймут!
Ласточка (Благовещенье)
Хочешь ли ты песен легкокрылой странницы?
Бьют колокола святого воскресения.
Отпусти меня на волю ради праздника,
Ради Благовещенья весеннего.
Ведь тебе не будет в разорение
Одарить меня моей крылатой волею:
В этот первый час земного пробуждения
Две монеты — больше и не стою я!
Ровно как колечко малое, латунное —
Птичья воля, клад, тобой подаренный,
За копеечку, за грош на рынке купленный...
Мне же всё равно, что изумруд нечаянный!
Я лечу туда, где льются реки белые,
Буду петь лесам о том, что с неба видела,
Буду петь о том, что от востока слышала,
Всё, о чём на площадях не пела я!
Ветер оделил меня веселием,
Отворил уста восходу алому,
И велел нести по свету белому
Благовестье малому и старому!
* * *
Хмурый, бородатый камень
По колено в землю врос.
Над пушистыми холмами
Небо тает, будто воск —
Матовой пыльцой одето,
С чёрной птицею вдали,
Переполненное светом,
Дотянулось до земли.
Постучалось к нам в окошки,
А кленовый парк в ответ
Тянет клейкие ладошки
В золотой горячий свет.
Мир покачивает зыбку,
Зелень шелестящих снов.
Я войду в светлицу гибких,
Соком налитых стволов.
И, наскучив зимней жаждой,
Зачерпну от синевы
Тёплый дух рукопожатий
Солнца, влаги и травы.
Детские рисунки
Детские простенькие рисунки!
Звери, драконы, цветы, человечки
Расти пытаются мне навстречу.
А судьи часто бывают глухи.
Вот — улыбается неуклюже
Акварелью вымазанный медвежонок,
Сквозь шумный, пёстрый
бумажный ворох.
Морщинка-льдинка бежит по стеклу.
Разъезжаются лапы, сползает улыбка,
Смешная рожица хочет заплакать:
Рисунок, изодран наполовину,
Комком бумаг улетает в корзину.
И всё позабыто…
* * *
Отстонало вечернее лихо,
Откатилось, умерило прыть…
Я пойду по земле, тихо-тихо,
Побоюсь тишину обронить.
На закат, неуклончиво, прямо,
Без забот, без сумы, налегке,
Не спугнув боязливые травы,
Не оставив следа на песке.
Что за пропасть? взбираться на скалы,
Пыльным мелом марать до бела:
Что такая-то, мол, и такая,
Здесь тогда-то затем-то жила?..
Я жила… Мягче лунного блика.
Для чего и зачем? Просто так…
В лужу сколотая половинка —
Серп луны, вопросительный знак.
Долго ль, коротко — люди запомнят
Скрежет молний, обвалы дождя...
С голубиных цветных колоколен
Не рассыплется звон про меня!
Люд, поклажей весомою занят,
По долам, по домам поспешит.
И никто про меня не узнает,
Бывший век обо мне промолчит.
И зевака пойдёт — не заметит,
Сапожищем подмяв лебеду:
Там, где солнцем затеплится ветер,
Я глаза от земли отведу.
* * *
Да будет свет,
Да будем мы,
Да будут облака над нами,
Пока поэт
Тревожит мир
Своими детскими стихами.
Ещё жива земля, пока
От ветра вздрагивают души,
И сказка рвётся с языка,
И есть кому её послушать…
Однажды будет слишком поздно!
Чудак, уставший понимать,
Решит, что это несерьёзно —
Считать во сне цветные звёзды.
Решит, что звёзды не для пользы.
И — точка! Некому сплетать
Головоломные вопросы:
Век прозы — плоский, будто пропись,
Сумеет махом залистать,
Всё, что уставу не под стать.
2000-1997
Пруд
Околдован светлой ряской,
Пахнет влагой и слезою...
Птица чувствует опасность,
Облетает стороною.
Там, за ежевичной кручей,
Стуки-шёпоты зовут
В сокровенный и певучий
Зеленью обвитый пруд.
В юбке из простого ситца,
Через поле, через лес
Прихожу сюда Алисой,
Ищущей Страну Чудес.
Боязливые фиалки
Робко льнут к моей руке.
Среброустые русалки
Наследили на песке.
В этих рощах рано утром
Я молюсь моей звезде.
Чьи же травяные кудри
Распустились по воде?
Мне бы тишиной умыться.
И, усевшись на обрыв,
Вдосталь, допьяна напиться
Мутными слезами ив...
* * *
Тёплая, тихая осень
Трогала жёлтыми пальцами клёнов
Новорождённые звёзды.
Они, не крупнее горчичных зёрен,
Блестели в бархате нежно-чёрном
И погружались в ночную купель.
По звёздам кружила, гуляла метель,
А чья-то рука, крепка и легка,
Качала ночь-колыбель.
Зимнее утро
Увенчан снегом белый свет,
В фату и кружево одет.
И мгла, белее молока,
Искристый мир обволокла.
И словно бы весь год, весь век,
Шёл белый снег, шёл белый снег.
И тихий звук его шагов
Был мягче самых тихих слов.
Белый голубь
Снег покрывает крыши,
Вьюга скребётся в окна,
Стебли гардин колышет,
Ткёт серебристый кокон.
Белый метельный голубь
По ветру подкрадётся.
Лапкой карниза коснётся,
Там, где придётся.
Мягкой доверчивой птахой
Сходит метель на землю.
Травные стебли, злаки
Бережно в клюв приемлет.
* * *
Как я могла бы жить, не веря, не любя?
Я — целый мир, рождённый для тебя.
Можешь ли в солнечном дне
Меня не заметить ты?
Моё тело подобно земле,
Способной рождать цветы.
Хлебные колосья и лилии…
В полях моих — солнце ливнями,
В полях моих — белые воды.
А голос мой — ветер, несущий воздух,
Дающий жизнь и движенье
Стеблям моих растений.
Моя любовь — это картина,
Контур сине-зелёных линий,
Позабудь меня, перечеркни —
И в мир разольются краски мои,
Прольются, точно весною ручьи.
Если они не для тебя —
пусть будут они ничьи!
Посмотри, я по-прежнему здесь, с тобою,
Я в самом сердце весны.
Посмотри: дотронулась туча
тёмной рукою
Радуги чистой струны.
Улыбается небо моими глазами,
В дождях посылает меня земле,
А ветер расскажет тебе обо мне
Самыми простыми
моими стихами...
Гроза
Смешался воздух с грозовою тьмой.
Над лесом сумеречным вился запах хвой.
Казалось, льдом покрылся воск свечной.
Гроза уже стучалась и просилась в гости,
Косыми струями влетала в тёмный дом,
А я принять её хотела полной горстью,
От первой до последней капли,
в миг и целиком.
Долбился в тучах гром, как колокольный звон,
Когтили ветры рваный небосклон.
И вдруг... Всё кончилось, почти в одно мгновенье!
Как тихо — ни души, ни вздоха, ни движенья.
Там, где туман струился, бел и тонок,
Трав луговых густой зелёный мир,
Ласкался вновь к ногам моим,
От солнца жмурясь, как котёнок.
Проводы века
Не возвращаться вспять —
счастливая примета.
А время в новый век,
как в новый фрак, одето,
В отрепьях нищих
щеголять ему негоже.
До дыр изношенное ветхое столетье
Змеиною чешуйчатою кожей
С усталых плеч сползает на песок…
А наш с тобою крохотный челнок
Столетие вот-вот переплывёт!
Вон тот камин в углу —
двадцатый век переживёт,
И век уйдёт, а мы и не заметим.
На что нам проводы эпох,
времён, тысячелетий?
Я заходила в парк —
поговорить с аллеями кленовыми.
И наши клёны ничего о нас не вспомнили.
Мы что-то хрупкое в том веке проиграли...
О чём ещё жалеть?
Сочельник
…А январь-бездельник
Ткёт круговороты.
В небесах — Сочельник,
Золотые соты.
Ветер, ветер в облаках,
Снежным вьюжным холодом.
Мёд на сомкнутых устах,
Золотом, золотом...
В душах — ночь и гололёд,
На дворе — пурга.
Это белый крестный ход
Обновил снега.
Крылья белые в ночи,
Ветер, голоса...
Отгорит звезда свечи,
В окнах — небеса!
Золушка
Не до стихов забитой бабе:
Ведь на плечах её — семья!
Пелёнки, стирки, сушки, глажки
И кучи грязного белья.
На кухне плитка жаром пышет.
И женских дел невпроворот...
А дух, где хочет, там и дышит,
А мысль, как хочет, так живёт!
Вот и балуюсь понемножку
Хитросплетениями слов —
Меж закипающей картошкой
И подтиранием полов!
* * *
Я родом “откуда-то”, родом из “где-то”,
Я родом издалека.
Но просто в дороге сломалась карета,
И кони устали слегка.
Поверьте, на родине милой моей
Нет ни песков, ни камней.
Там ветер так крепко держит в седле,
И музыка так чиста.
И так, как нигде на целой земле,
Доступна душе простота.
Там столько звонких монет по земле.
Нагнись!
— Да зачем!
— Подбери.
— Да на что?
Не принято там опираться на тень
И кутать плечи в дождливый день
В изношенное пальто.
А здесь — не стучат в кастаньеты,
А здесь не поймут с полуслов, с полужеста,
И наземь, на ветер
Не бросят монеты...
Кровные милые гроши!
И люди всегда по погоде одеты —
В резиновые калоши.
— Послушай,
да что же плохого в калошах?
— Да просто так.
Ничего хорошего.
* * *
Сибирский город к Рождеству
Снегами убелён,
Разряжен в колкую листву
И в колокольный звон.
Рождественским январским днём
Он заглянул в оконца,
Одетый вьюжным серебром
И облачённый в солнце.
* * *
Мы ухитряемся порою угодить
В такую грязь и муть! И тешимся надеждой,
Что посчастливится, быть может,
ног не подмочить...
А честь и совесть — маркие одежды,
Какое редкое искусство —
их носить!
* * *
Вершины туч — орлиные чертоги,
А горизонт — порог.
Там чья-то жизнь светящейся дорогой
Уходит на восток.
Новорождённый день,
как лист бумаги, светел,
За окнами — пустырь.
Над падшею листвою горький ветер
Поёт Псалтирь.
На гребне остывающего мира
Да не покинет Бог
Нагую душу... что тропой незримой
Уходит на восток.
* * *
Темнели венчики герани,
И, кажется, была опять
Приотворённая тетрадь
И краешек луны в стакане.
Оттенок найденного слова,
Волненье пишущей руки —
И я угадывала снова
Таинственную суть живого
В биенье пойманной строки!..
Во мгле зыбучих построений,
Судьбою обращённых в пар,
Оставь мне, Боже, в утешенье
Внезапный дар, счастливый дар.
Прости мне, коли забывала
Порой насущные дела,
Листам бумажным поверяла
Всё, что на сердце берегла.
Жизнь — по везенью, поневоле,
Сквозь время катит, как волна...
Дай, Боже, мне хотя бы в слове
Пожить поистине, сполна!
Ночь постучится, я открою,
И оживёт душа, легка,
Над новорожденной строкою
Ещё горячего стиха!
Пошли мне наказанье, Боже,
За грех пустопорожних снов,
Но дай коснуться тёплой кожи
Заветных слов, насущных слов!
Стихи о Дивеевской обители
Преподобного Серафима Саровского
Дивеев луг, усыпанный росой,
Зовёт меня безлунными ночами.
Я жду перед оплывшими свечами
И снова становлюсь сама собой.
Вот куст малиновый, я лишь во сне могу
Почуять аромат, молитвою рождённый.
Останься здесь, зима, останься наяву.
В Дивееве — июль, малиной напоённый.
Она алеет тёплым огоньком,
В ней жар молитвы, райское причастье.
Покушай — и узнай потерянное счастье,
Крылатый Серафим напел тебе о нём.
Воскресный луч играет над крестами,
Красноречивей всех на свете слов!
И всякой ночью я бегу в Саров
Поспешными “весёлыми ногами”.
Туда, где рощи — ангельские хаты,
Туда, где сказки — белые костры.
Там женщины — беспечны и мудры,
Молитвы — чудотворны и крылаты.
Пусть гаснут свечи, будто годы. Пусть
Затмится век непроходимой грусти…
Дождись меня, обитель, я к тебе вернусь,
Когда в пустыню жизнь меня отпустит.
* * *
Убогому солнышко в радость —
О чём бы ему горевать?
У Бога и слёзы сладость,
И Божий гнев — благодать.
Небо каплю обронит,
На душах оставит след...
У Бога нет посторонних,
У Бога нежданных нет.
Бог ходит меж тысячи званых,
Он жаждет найти ответ.
У Бога нет нежеланных,
У Бога забытых нет.
Яблоневый мёд
Я разобью вечно-весенний сад,
Укрытый от сезонного ненастья.
Всё, что когда-то обещало счастье,
Я позову в тот май, где бури не шумят.
Приотворяясь в зелень глаз твоих,
Мой сад радушен для сердец немногих.
Для внешних, для иных —
неуловим мой стих,
В мои края случайным нет дороги.
К тебе — моя душа,
теплом грозы в горсти,
А для заезжих всё бывает в притчах.
Вот, эти яблоки — птиц и младенцев пища.
И ты в моих стихах помедли, погости.
К тебе навстречу пряный дух цветов,
В твои ладони, как ягнята в ясли,
Ложатся строчки песен и стихов.
Для прочих — бред, безделица и басни
Мой яблоневый мёд...
* * *
Жара обернётся жаждой,
В рассудок вбивая клин.
Вечерняя синь размажет
Саднящий рубин рябин.
Сирень прошумит, качаясь.
Сквозь сон, с листа, невзначай
Лунную каплю роняя
В холодный поблекший чай.
Как в пруд, подёрнутый ряской,
Мечта забросит блесну.
Наживку приняв за лекарство,
К дурманной влаге прильну.
Я жар твоих губ сворую
У той, чья правда верней!
Я лишь об одном тоскую:
Останься мечтой моей!
Зову я — не отзывайся.
Такую силу найди —
Калитки моей не касайся,
Навстречу мне не ходи!
Ногой примятые травы
Поднимутся до зари...
Холодной, чайной отравы
Из рук моих не бери.
* * *
Я люблю дарить весну
Белизне бумаги гладкой.
В тёплый дождь войду украдкой,
Ветке тополя приснюсь.
Я люблю густую тьму
Непроглядной, поздней ночи
Разрывать кострами в клочья.
Жарким шёлком обниму
Наготу колен и стебли
Неседеющих волос.
В неурочный час обедни
Бога я молю всерьёз,
Чтоб от ветра не поблекли
Сердцевинки чайных роз.
Чтобы не коснулся крова
Ранних гроз жестокий кнут!..
Верю: ангелы поймут
И несказанное слово.
Осенние гномы
По земле угрюмо-чёрной
Золотом узоры ткут
Листья — крохотные гномы —
Вереницами бредут.
Пыль дорожную метут
Ярко-жёлтые подолы,
Шаркая и там, и тут...
Не успеешь оглянуться —
Белый пух дохнёт зимой.
Гномы улизнут домой:
Жилки пёстрые сольются
С мёртвой, мёрзлою землёй.
Будут звёзды...
Будут звёзды белы и близки,
Точно крохи небесного хлеба.
Будут сосны вздыматься до неба,
Будут звонко сиять родники.
И душа проживёт полный миг,
Тихим светом, как ризой, богата.
И припомнит тот самый язык,
На котором дышала когда-то.
(Глядя на литографию “Преподобный Серафим кормит медведя”)
* * *
Зябнет ночь, одета
В чёрное пальто.
Месит до рассвета
Кочергою ветра
Угольки авто.
Вьюга клочья фразы
Прячет под полу.
Чу! фонарь развязный,
Дылда одноглазый
Бродит на углу.
Приподнимет веко —
В мутном переулке
Блеск электрозмейки,
Бледные чешуйки.
Под ногою топко,
Пух, как дым, на плечи.
Подмигнули окна
Взором сумасшедшим.
Снег ползёт за ворот,
Память где-то с краю.
Безымянный город...
Кто ты? Я не знаю.
* * *
По-паучьи выползает холод,
Хлопья трав приподнимая дыбом.
Дышит копотью, туманом, чадом, дымом
Заводской трубы стальной тяжёлый хобот.
Ветхого трамвая сморщенное рыльце
Различить с разбегу не умею.
Я чужая в городском зверинце,
Я навряд ли сделаюсь своею.
Еду издалече, перепутав номер,
До темна, увы, не доберусь до дома.
Я очнусь, как водится, не скоро,
В давке перекрестков незнакомых.
Фонари зажгутся, не дождавшись ночи,
“Эй, на помощь! Люди!
Отзовитесь... Где я?”
Ветер шелудивый рыщет вдоль обочин,
Робко лижет руки, влажно дышит в шею.
Ассоль (утреннее путешествие)
Синий воздух свеж и глубок.
Белые пылинки далёких звёзд
Ветер ночи с неба унёс
На восток.
Там, на самом донышке, в облаках
Алой нитью загорается день.
А в ветвях лесных запутался мрак,
А в еловых лапах съёжилась тень.
И, дыханию древесному в такт —
Ветер, звонок, светел и чист.
Я хотела бы пройти так,
Чтоб не дрогнул ни один лист.
На солёный гладкий песок,
Там, где в море тает луна.
Загорается алый восток,
Зажигается солнцем волна.
От жары оплавится небосвод —
В глубь, до боли, до бела раскалён.
И песок полуденный обожжёт
Шелковистую кожу волн.
Будет долгим день... Срываясь с пути
И вобрав в себя последний вздох,
Только так бы я хотела уйти —
По волнам, не замочив ног.
* * *
Дождь плотною косой стеной,
Конца ему не жди...
Над всей землей — туман ночной,
Над городом — дожди.
Шумит в ограде мокрый сад,
Притих усталый дом,
А в туче — тяжек и космат, —
Ворочается гром.
Осины шепчут под окном.
О чем? — Не разберешь.
И тень дрожит под потолком —
По крыше ходит дождь.
Но вот, устав и присмирев,
Насыщены дождем,
Смолкают шелесты дерев,
И свежесть входит в дом.
Гуляет ветер над землей,
И травам не до сна.
Умылись крыши теплотой,
Над городом — весна.
Туонельский лебедь
(Легенда для оркестра Я. Сибелиуса)
Там, где крыши окутаны в солнце,
Уж который день напролёт
Чёрный лебедь над городом вьётся
И протяжно о чём-то поёт.
Опираясь на бездну грудью,
Разрезает крылами ветер.
Нелюдим и неясен людям,
Полуночною статью светел.
Как манок, гортанное пенье
Ворожбою тайной гнетёт.
Опадают чёрные перья
В жёлтый тополь у старых ворот.
Ствол, копьём протыкая солнце,
На костре листы обожжёт...
Чёрный лебедь над городом вьётся
И протяжно о чём-то поёт.
Он поёт тебе радость, слушай:
Отгорят угрюмые дни.
Ты обронишь нагую душу
На живот весенней земли.
Все пройдёт листопадом, кроме
Этих сильных, пернатых рук.
Будут влажны земельные комья
И черны, как лебяжий пух.
“Свете Тихий”
Уставая искать у людей
Вожделенного счастья приметы,
Братья-иноки Божьих Церквей
Приносили святые обеты.
В белый край, где лишь скалы да небо,
Шли опасною, скользкой тропой.
Отрекаясь насущного хлеба,
Сытость духа назвали бедой.
Каждой пядью волнистых снегов,
Каждой каплею ветра богаты,
Жили мирно, блаженно и свято
Средь пустынных долин и холмов.
Зёрна чёток, бессонные руки,
Тихих слов немерцающий свет...
Сизокрылые, буйные вьюги
Заметали нечаянный след.
Овладеет ли тайной молитвы
Беспощадного времени мзда?
Распадались надгробные плиты,
Рассыпались во прах города.
Но, как прежде, сквозь толщу столетий
Рвутся к небу колокола.
Будто птица, стесненная в клети,
Бьётся, силясь расправить крыла!
Смертный сон превращается в небыль,
Купол, золото, синь, высота...
Голоса, приносимые небу:
“Свете Тихий” звучит со Креста.
Вековечная исповедь Богу —
Древний, долгий, летящий напев.
Сердце тает, как воск, присмирев,
Причащаясь небесному слогу!
Сайт создан в системе uCoz
ПОСЛЕДНИЙ ДРАКОН
Там, где ни души в помине,
Там, где горы испокон,
Жил да был последний в мире,
Как луна седой дракон.
Зверь с индиговою кожей,
Со зрачками, будто нить.
Пасть, прищур — избави Боже
С ним тропу не поделить!
По утрам щипал осоку,
К дальним пастбищам гулял.
Бедный луг дрожмя дрожал
Под его стопой широкой.
Неуклюж и дальнозорок
И чуть-чуть рассеян был
Этот чудо-юдо-морок,
Зверо-змее-крокодил.
Рыцари (один другого
Круче!), жившие окрест,
В оба уха, в оба ока
Стерегли своих невест,
Чтоб не уволок в пещеру
Гад-поганец-саблезуб…
Кто б из латников поверил:
Древний монстр — не душегуб!
Для чего ему принцессы?
Для каких драконьих дел?
Он к таким деликатесам
Ввек охоты не имел.
Дни и ночи коротая
От двуногих вдалеке,
Что-то грустно напевая,
На гремучем языке,
Щурясь в рыжий, лунно-звёздный,
Серо-сизый небосклон,
Вовсе даже не драконом
Ощущал себя дракон!
Не потомком древних бестий —
Каплей в море бытия.
(Капелька — сама земля,
С колокольни сил небесных)...
Как-то раз в огонь заката
Окунув шипы-крыла,
Зверь почуял, что куда-то
Твердь гранитная ушла.
Сам не зная, как так вышло,
В полный великанский рост
Выпрямился — выше, выше…
Взмыл над мировою крышей
И помчал! До самых звёзд!
Для чего бы зверю мешкать?
Если он как перст один -
В мире гор, теснин кромешных
Да двуногих образин?
Там, где Раки-Козероги
Млечною тропою шли,
Он осилил понемногу
Притяжение земли,
Притяженье мохноногих
Скал... горбатого хребта...
Утром путник одинокий
Понял, что гора пуста.
Вот сюрприз! Кому ж награду
За великий подвиг дать?
Кто прогнал дракона-гада?
Раструбили новость барды,
Славя рыцарскую рать.
Некому скучать по странной
Огнедышащей змее.
Легче стало на земле,
Опустевшей так нежданно.
Там, где зверь следы оставил
Триста лун тому назад,
Незабудковые стаи
Распустились, говорят.
Говорят… Да только реже
С каждым эхом, с каждым днём.
Бывшее когда-то прежде,
Ныне поросло быльём.
Лишь поля да горы помнят,
Помнит солнечная высь,
Как последние драконы
На земле перевелись.
АВОСЬ
Если вдруг расшибётся
Бриг в пучине невзгод,
Мы унывать не будем:
Вынесет утлый плот.
Знаем — выручит чудо.
Верим — Авось спасёт.
Мы — любопытные люди,
Жадные до острот.
Что может быть острее,
Чем над пропастью миг?
Пусть океан звереет,
Пеной вгрызаясь в бриг...
Где наша не пропадала?
В бурю, в штиль, на мели,
Друг, нам ли быть в печали!
Мы — на час короли.
В небо, где ветры бродят,
Смотрим во все глаза,
Чтоб вопреки непогоде
Гордо задрать паруса.
Чтоб на одну минутку
Короноваться успеть,
Дёрнув за драную юбку
Лютую бабку-смерть.
ПОДКОВА НА СЧАСТЬЕ
Вороны на крышах. Кресты на стихах.
Бумажные горы в казённых домах.
Уныло, серо, безголосо, нескладно…
Но вот на рассвете приснилось: куда-то
Иду. Ветер в поле. Пустырь в голове.
Вдруг — месяц, подковкой, забрезжил в траве!
Пытаюсь дотронуться, и… в тот же миг
Малютка-Пегас предо мною возник!
(Пегас? То ли зверь, то ли птица…)
И — голос: "Не бойся! Удача случится!
В тот час, когда песен в душе ни на грош,
И в "завтра" не веришь, и чуда не ждёшь,
И вязнешь в трясине проблем непролазных...
Детёныш — живой, озорной, кареглазый!-
Как Феникс из пепла, родится он снова
Из найденной на дороге подковы".
ЛЕДЯНАЯ ДУДКА
В пыль да песок, как в рубище, одета,
Замызганная ржавая газета,
Косматой кипой, ведьмой колченогой
Неловко скачет по пустой дороге.
А кто-то там, на узеньком карнизе,
Прозрачный, остроглазый, белобрысый,
Лиловыми зрачками улыбаясь,
Играет на оледенелой дудке.
А может, это просто ветер дует?
А может, ходит снег, земли едва касаясь?
Близ тощей колокольни — ни души...
* * *
Май. Надежды на распашку!
Я хочу, чтоб сохранились
Навсегда стада барашков,
Что по небу ветру снились.
Чтоб земля вернула людям
Всё, что съела. Без утайки.
Чтоб хранил меня от вьюги
Носик плюшевого зайки.
Чтоб зелёные прожилки
Клёнов колдовали вечно,
Чтоб хрустально-тихо жили
Детства тоненькие свечи.
ЕДВА ЛЬ...
Летят года, листвою шелестя,
Уносят грусть.
Морщинистой и белой буду я…
И пусть.
Я – буду. А со мной – весь рай земной,
И солнце. И луна.
Я буду светом, буду тьмой льняной
Полным полна.
Ладони-тучи, волосы-ветра,
И кожица берёз…
Нахмурившись, взгрустну (что, мол, стара),
Но не всерьёз.
В груди дрожит… Синица ли? Звезда?
Век напролёт
Смеюсь, лечу – одна, одна.
А всё – моё, моё…
Мир – мне в ответ. Вовне и внутрь меня,
И вглубь, и вдаль…
Я белой буду. Но умру?
Едва ль…
* * *
Туман сквозь пальцы, мы с тобой...
День, переполнен и велик,
На краешек земли поник
Разгорячённой головой.
Утёс, морщинист и горбат,
А выше, в самом солнце — птица.
Всё то, о чём не говорят,
Меж нами свято совершится.
Пусть мы с тобой заветный слог
Найдём и наколдуем повесть:
О наших душах будет помнить
Неведомый и добрый Бог.
Я — навсегда… Пока гостит
Туман на золотой планете,
Тьма помнит нас! И жёлтый крестик
Листа кленового дарит.
Я вся — живущему родник.
А к жизни — что ещё прибавить?
На коготках лесных гвоздик
Завязнет брошенная память.
УДАЧА ПЕРЕЛЁТНАЯ
Пусть над домом пролетают
Вереницы попугаев,
Желтогрудых, длиннохвостых,
Над потоком блеклых лиц.
Голосистою гирляндой,
С невообразимым гамом,
Экзотические гости —
То-то вышел бы сюрприз!
Пусть вот-вот уже морозы,
Пусть зима в затылок дышит,
Мы так жарко птичек встретим,
Что не отдадут концы!
Пусть устраивают гнёзда
Под стрехой или на крыше.
Из яичек разноцветных
К небу выбьются птенцы.
Скажем вьюге, тётке старой,
Если о пернатых спросит:
Заплутали, мол, маленько.
Стоит ли браниться зря?!
Дед Мороз (старик бывалый)
Отнесётся, как философ,
К нетипичному явленью
Посредине января.
Если даже с синей птахой
Людям прилетает махом
Счастье - радужные гости
Втрое счастья принесут!
Дни пойдут - сплошная Пасха!
Как ракушки в бухте Пасхи
(Пишут, что такой есть остров
В море, где киты живут).
В ПУСТОТЕ
Небо над площадью проплывало.
Чешуйчатой кожи касались мало
Сквозные уличные ветра.
Роняя ласточек из живота,
Плыла над городом пустота.
Домишки, вросшие там и тут
В колкий, шероховатый грунт,
Спасали чей-то робкий уют.
А крохотные фигурки
К небу тянули руки.
Доводам разума вопреки,
Верили, будто они —
рыбаки...
По небу Ангел шёл.
А за ним
не успевали тучи.
Белые крылья
шлейфом трескучим
Пели под ветром злым.
Я слышала,
как по скользкому дну
Шарили шорохи
тёплого нимба…
Ангел нагнулся,
Ангел шепнул:
“Возьми эту рыбу!”
(“Из реки показалась рыба и хотела поглотить юношу. Тогда Ангел сказал ему: возьми эту рыбу. И юноша схватил рыбу и вытащил на землю…” Кн. Товита)
А ВРЕМЯ СНИЛОСЬ...
Снег, снег, снег...
Шёл, поторапливался понемногу.
В рытвины оступалась дорога.
В синь уплывали жар-ветви рябины.
Увальнями, ковыляли сугробы —
Ветер поглаживал пухлые спины.
Вьюжная змейка бежала по склону.
Вслед, надо мною, до самого дома
Снег, подступая, кадил невесомо.
И кажется, будто бы целую вечность
Топтался на месте завьюженный вечер.
А время?
Время снилось
Разве что неудачникам!
* * *
Тихо и ясно. Созвездье - роса
В чёрной, атласной, драконовой коже.
Не говори, что упала звезда.
Знаешь ли? С неба упасть невозможно.
Божья бездонность доверится нам,
Душу стесняя немереным страхом.
Даже полёт представляется крахом
Робким, земным, близоруким глазам.
* * *
Хмурый бородатый камень
По колено в землю врос.
Над пушистыми холмами
Небо тает, будто воск —
Матовой пыльцой одето,
С чёрной птицею вдали,
Переполненное светом,
Дотянулось до земли.
Постучалось к нам в окошки,
А кленовый парк в ответ
Тянет клейкие ладошки
В золотой горячий свет.
Мир покачивает зыбку,
Зелень шелестящих снов.
Я войду в светлицу гибких,
Соком налитых стволов.
И, наскучив зимней жаждой,
Зачерпну от синевы
Тёплый дух рукопожатий
Солнца, влаги и травы.